Антон Алексеевич Жаров,
адвокат, АК «Команда адвоката Жарова», Москва
(выступление на Научно-методическом семинаре по реализации Гаагских конвенций 1980 и 1996 годов, с участием международных экспертов, Москва, 13 ноября 2019 года, Российский университет дружбы народов)
При незаконном перемещении ребёнка с территории Российской Федерации на территорию стран, принявших Конвенцию о гражданско-правовых аспектах международного похищения детей 1980 года, и признавших присоединение к ней России, в общем случае, процесс возврата ребёнка не должен представлять большой проблемы. Увы, не всегда. Постараюсь обозначить круг проблем, и наметить некоторые пути их решения, оперируя как теоретическими исследованиями применения Конвенции, в том числе в других странах, так и имеющейся у нашего адвокатского образования практики возвращения детей в Россию из-за рубежа.
Занимаясь как возвратом детей с использованием механизмов Конвенции как в Россию, так и из России, не могу не отметить некоторые тенденции, выявившиеся за последние несколько лет.
Во-первых, иностранные родители в значительно большей степени осведомлены о существовании Конвенции как таковой, и имеют гораздо меньшую «робость» для её применения. Напротив, российские родители, детей которых увезли за границу, «запрягают» по старой русской поговорке, долго, да и «едут» потом не слишком быстро, а значительная часть родителей и вовсе удивлена, что существует такой простой механизм, который предлагается в Конвенции.
Во-вторых, что, вероятно, связано с первым, родители из России склонны обращаться в СМИ, к уполномоченным по правам ребёнка, в общественные организации, некоторые из которых имеют весьма спорную репутацию, даже к криминальным элементам, но не в суд. Тем более, суд иностранный. Иностранцы легко готовы подавать иски в суд, но дело стопорится уже на этапе подачи иска. Всё же реалии отечественной системы правосудия сильно отличаются от того, что происходит в европейских судах.
Искреннее удивление иностранных родителей вызывает, например, то обстоятельство, что всё в суде по-русски. Многие говорили мне, что они не чувствуют, чтобы кто-то хотел им помочь, ни в органах опеки, ни в суде.
В-третьих. Исключительно из своего опыта, и опыта коллег: вернуть ребёнка в Россию проще, чем из России. Во всяком случае, те несколько случаев, когда детей возвращали в Россию при нашей помощи были существенно более лёгкими (и для родителей, и для детей, и для юристов), чем любой случай применения Конвенции для возврата детей из России.
Тем не менее, говорить о том, что возвращение ребёнка, похищенного из России — это простая и доступная всем и всегда процедура, я бы не стал. И без квалифицированной юридической помощи родителям, у которых был незаконно забран ребёнок, не обойтись.
Сложности с которыми сталкивается родитель можно условно поделить на две группы: те, что возникают «внутри» России, и те, что условно, расположены «вне».
Проблемы «из России».
1. Поиск детей «по миру».
Не всегда родитель-похититель оставляет достаточно информации, чтобы понять, куда отправился ребёнок. Родитель, остающийся в России не имеет никаких механизмов получить информацию об этом без использования уголовно-правовых механизмов.
К сожалению, и Минпросвещения не может помочь. В случае обращения в полицию, те выясняют, что похитил ребенка именно родитель, и «умывают руки», соглашаясь на любое враньё родителя-похитителя. Например, в последнем случае родитель-похититель, находясь в Европе, отвечал сотруднику полиции по телефону, что он «с ребёнком в Крыму». И это объяснение кочевало из одного постановления об отказе в возбуждении уголовного дела в другое.
Необходимо всё же криминализировать международное похищение детей родителями, иначе эта практика не кончится никогда. Перемещение ребёнка за пределы страны без согласия второго родителя совершенно недопустимо. Предложения по созданию особого механизма уголовной ответственности в данном случае ещё ждут своего часа.
А пока юридическая помощь на данном этапе состоит в том, чтобы заставить (простите за такое слово) работать структуры МВД, путём жалоб и повторных обращений. Иногда приходится обращаться в Следственный комитет. У нас может быть много вопросов к ведомству Александра Ивановича Бастрыкина, но, будем честны, на информацию о преступлении против детей они реагируют наиболее адекватно. Удивительно только, что для того, чтобы узнать, в какую страну улетел ребёнок нужно обращаться с заявлением о преступлении по ст. 105 УК РФ, и задействовать силы следователей Следственного комитета.
Полагаю, что необходимо, как минимум, обязать МВД устанавливать, покинул ли ребёнок границы Российской Федерации по простому заявлению любого из родителей. Никаким способом, предусмотренным гражданским законодательством, этого сделать нельзя. На запросы граждан или адвокатов Погранслужба (через месяц!) отвечает, что учёт перемещения граждан через границу, якобы, не ведётся. Разумеется, это по факту не так; непонятно, почему эта имеющаяся уже информация должна быть под таким секретом от родителя.
2. Сложности с пониманием «законности перемещения»
Многократно сталкивался с тем, что родитель-похититель показывает иностранным органам нотариальное согласие второго родителя на «выезд в страны Шенгена» и говорит, что вот оно, разрешение на переезд. Разумеется, практика тут однозначна: никакой «отдых и лечение» (а это наиболее часто встречающаяся формулировка причины выезда) не может означать «переезд».
Но удобства ради, как мне кажется, нужно всё же уточнять законодательство в этой части: разрешение на выезд должно включать конкретные даты, а не годы и «все страны на букву А».
Существующий сегодня «нормально открытый» шлагбаум на границе, как мне кажется, достижение нашего законодательства. Родитель считается согласным на выезд ребёнка, пока он не заявил о запрете. Это намного удобнее, чем существующая европейская практика.
Проблема только одна: если запрет установлен, снять его можно только в суде. Никак иначе. Если бы запрет на выезд можно было отменить хотя бы совместным заявлением родителей, либо — что даже более логично — по заявлению родителя, установившего запрет, то защита от незаконного выезда за границу стала бы более удобна для применения.
Сегодня родитель перед тем как установить запрет консультируется с адвокатом, который ему говорит: подумай хорошо, ведь запрет на выезд за границу ребенка можно будет снять только в суде. Не быстро и не просто.
Было бы правильно, чтобы родитель мог установить запрет, если это необходимо в сложившихся обстоятельствах, а затем — любая война заканчивается миром — мог бы его снять. Однако, сегодня снятие запрета на выезд — судебное упражнение на несколько месяцев, даже при полном согласии обоих родителей на это. Чаще всего — только на короткий срок, и только для конкретных целей. Само по себе это неплохо, но учитывая продолжительность судебной процедуры, отпуск надо планировать за год…
Дела такой категории сложны, и практика тут складывается разнонаправленная. Без оказания квалифицированной юридической помощи обойтись сложно.
3. Понятие «совместной родительской опеки»
Согласимся с Ольгой Александровной Хазовой и Натальей Викторовной Тригубович в том, что все родители, не лишённые родительских прав (можно поспорить про тех кто ограничен в них) — имеют совместную опеку над ребёнком, в том смысле, который вкладывается в это понятие Конвенцией.
Но в ряде стран, куда вывозятся дети, центральному органу это не очевидно.
Было бы правильно, если бы Минпросвещения разместило на сайте Гаагской конференции по частному праву эту информацию. Сегодня приходится каждый раз разъяснять этот вопрос правоприменителям в других странах.
С одной стороны, составление аффидавитов по российскому праву — работа лёгкая и приятная, с другой, она не бесплатна для родителя и требует значительной квалификации юристов. Можно было бы этого избежать, но сегодня — приходится пользоваться юридической помощью адвокатов.
Проблемы возникающие «снаружи»
* Для обращения в суд любой страны, как правило, недостаточно просто «заполнить формуляр», требуется определённый набор документов. Собрать этот набор родитель, оставшийся в России, конечно, может и самостоятельно, но иногда запросы от иностранных центральных органов сложно понять даже специалисту.
Прежде всего вопросы в правоприменительной практике вызывает сложность определения совместности родительской опеки, когда место жительства определено с одним из родителей. Российской правовой системе, по-видимому, ещё предстоит дойти до понятия «родительской опеки» и её ограниченных форм. В настоящее время юридическое понятие «родительской опеки» в законодательстве отсутствует, и, если как-то и применяется, то синонимом родительской заботы, а не правового положения.
Мы, конечно, сейчас постепенно осваиваем работу с многими странами-участниками Конвенции, и объяснять эту особенность российского института родительской опеки приходится несколько реже, тем не менее, мне известны случаи, когда граждане не получали помощи от центральных органов стран, куда были перемещены дети, только потому, что не смогли объяснить, что даже при определении места жительства ребёнка с одним из родителей, второй — не лишён родительских прав и вправе возражать против изменения места жительства ребёнка в другую страну.
Юридическая помощь тут необходима, прежде всего, в виде консультаций и ведения переговоров с представителями центральных органов тех стран, куда перемещены дети. Не могу сказать, что в таких контактах мы встретили какое-то недопонимание, однако без дополнительных разъяснений не обходится.
* Как ни странно это звучит в нашем веке, есть и языковой барьер. Не всегда родитель, остающийся в России владеет языком той страны, куда перемещён ребёнок, и даже английским языком в достаточной мере. Родителями-похитителями бывают и российские граждане, и те, кто имеет российское происхождение. В таком случае, в семье говорили по-русски, и родитель, оставшийся в России, имеет большие сложности в коммуникации на иностранном языке, в особенности по сложным юридическим вопросам.
Нельзя сказать, что мы выступаем в качестве переводчиков, но в некоторой степени это так. Во всяком случае, отвечать на вопросы «в два голоса» с доверителем оказывается более эффективно, чем оставлять его один на один с адвокатом из другой страны. Особо стоит отметить и вопрос доверия: далеко не всегда российская гражданка у которой ребёнка увёз итальянец, например, готова довериться итальянскому адвокату. При посредничестве российского адвоката это всё же происходит.
* Есть и проблема поиска адвоката в той стране, куда был похищен ребенок. Далеко не везде и всегда есть список адвокатов, практикующих в этой достаточно специфической сфере.
Нет, кстати говоря, такого списка и на сайте нашего центрального органа.
Помощь в поиске адвоката за рубежом — не вполне юридическая, но всё-таки, с участием российского адвоката этот поиск более эффективен. Приведу пример, когда лишь своевременное обращение к российскому адвокату позволило удержать россиянку от того, чтобы перевести деньги мошеннику, выдавшему себя за парижского адвоката. По интернету это несложно, увы.
И уж точно сложно неподготовленному гражданину судить об уровне экспертизы в вопросах применения Конвенций того адвоката, которого он приглашает через пол-Европы.
* Отдельно от вышесказанного стоит также обратить внимание на то, что параллельно с решением вопроса возвращения ребёнка с использованием механизма Конвенции 1980 года мы рекомендуем доверителям решать вопрос о месте жительства ребёнка и порядке общения отдельно проживающего родителя в российском суде, если этого не было сделано ранее. Случается, что решение российского суда о месте жительства ребёнка, предписывающее передачу ребёнка родителю, проживающему в России, можно исполнить в государстве, куда ребёнок был перемещён, используя механизм Конвенции 1996 года.
* * *
Заканчивая выступление, я бы хотел сказать несколько слов не только про применение Конвенции 1980 года, но и вообще, о практике рассмотрения споров о правах ребёнка в российских судах.
Как мне видится, у нас очень большая проблема в том, что интересы ребёнка в процессах о месте жительства, о порядке общения, о лишении родительских прав, и, конечно, о возвращении ребёнка на основании международного договора, никто эти интересы не защищает. Вернее так: оба родителя «растягивают» эти интересы в свою сторону, пока те не лопнут. Получается, если мама хочет остаться в России, а папа — вернуть ребёнка в Испанию, кто из них может быть защитником ребёнка? Оба — и никто из них.
Нам жутко не хватает адвоката ребёнка в этом процессе. Ни опрос ребёнка в суде, где трясущийся подросток шепчет «я не хочу к папе», ни позиция органа опеки, которая зачастую сформирована формально и по принципу «наш родитель — мы за него», или, что чаще и проще «дети — с мамой», ничего из этого не заменяет исследования прав ребёнка, выявления интересов ребёнка, выслушивание мнения ребёнка не только в суде по одному вопросу, но и вообще, по семейной ситуации. А ничего из этого, как правило, за редким исключением, не происходит.
Как мне кажется, здесь нужно обратить внимание на опыт многих европейских стран, когда ребёнку назначается детский адвокат. В обязанности этого оплачиваемого государством юриста должно входить не только выслушивание ребёнка, но и его родителей, и знакомство со всеми аспектами жизни ребёнка, возможно и самостоятельное получение каких-то сведений и доказательств, касающихся ребёнка.
Полагаю, что это позволило бы оградить детей от «перетягивания каната», практикуемого их родителями и повысить качество судебных решений по этим спорам.
* * *
И совсем в конце позвольте выразить огромную благодарность. От себя и от коллег-адвокатов. Федеральной палате адвокатов — за многочисленные обучающие мероприятия по нашим двум Конвенциям. Сотни, наверное, адвокатов обучались по программе HELP.
Большое спасибо за неутомимый труд сотрудникам Министерства просвещения по применению этих Конвенций, в том числе и за огромную помощь при возврате детей, похищенных из России.
И, конечно, огромная благодарность за созданную традицию этих семинаров коллегам из РУДН.
Адвокат Антон Алексеевич Жаров
